ИСТОРИЯ
 Государства Российского


Иcтория с древних времен доконца XIX века

    ДРЕВНЯЯ РУСЬ

Современная история

    РАСПАД ИМПЕРИИ


 

НАЧАЛА РУССКОЙ ЗЕМЛИ. СОЛОВЬЕВ С.

 


1.

Три условия имеют особенное влияние на жизнь народа: природа страны, где он живет; природа племени, к которому он принадлежит; ход внешних событий, влияния, идущие от народов, которые его окружают.

Россия есть обширнейшее государство в мире, заучиваем мы с малолетства; в летах зрелых стараемся уразуметь смысл этих слов. Чрезвычайная величина органического тела заставляет предполагать особенные условия для поддержания его строя, равновесия частей; заставляет опасаться за существование этих условий в достаточной степени, за прочность тела; заставляет опасаться возможности раннего его распадения. Если обширное государство произошло путем завоевания разных народов одним каким-либо, то непрочность его очевидна; если произошло путем распространения одного народа по обширной стране,- народа, постепенно крепнувшего в своем государственном строе, то это явление предполагает чрезвычайную медленность движения, отсталость сравнительно с другими государствами, занимающими меньшую область, ибо все государственные отправления в обширной области должны совершаться медленно, особенно когда государство представляет обширную страну с относительно небольшим, разбросанным по ней народонаселением. При таком отношении в несплоченные ряды народонаселения удобно проникают чуждые, неудобоваримые в народном организме элементы; кроме того, несплоченные части народонаселения должны приводиться в связь и общее движение внешней силой, отчего правительственная деятельность должна достигать крайнего напряжения, не встречая подмоги в крепко сплоченной массе народонаселения. Внутренний процесс развития совершается здесь чрезвычайно медленно; равновесие между частями устанавливается очень нескоро; жизненные силы народа по разным обстоятельствам приливают то к тому, то к другому концу, вследствие чего происходит перенесение правительственных центров, столиц из одного угла в другой, что именно необходимо в обширной стране: в небольшой комнате владелец ее, сидя в середине или в одном углу, легко видит все, что делается вокруг него, и все у него под руками, далеко ходить не нужно; в помещении обширном с середины, а тем менее из угла не видно, что происходит в других частях здания; имея надобность в чем-нибудь, находящемся в одном углу, должно совершать туда долгие переходы и остановки. Хорошо защищена обширная государственная область природными границами - внутренний процесс развития совершается правильнее и спокойнее, причем народ, занятый этим внутренним процессом, долго живет особой жизнью, может навсегда остаться при ней, затвердев в известных, выработанных им формах цивилизации, потерявши способность к дальнейшему движению. Дурно защищена государственная область природой, имеет открытые границы - народ должен с постоянным, напряженным усилием отстаивать главное свое благо - независимость; должен вести постоянную, тяжелую борьбу с соседями, которая мешает внутреннему процессу развития совершаться правильно, постепенно, вынуждает народ для уравнения себя в средствах борьбы с другими народами спешить приобретениями этих средств, быстрее должного вытягиваться в росте своем, что не может не иметь также вредных последствий для организма государственного.

Если Россия есть обширнейшее государство в мире, то в ее истории мы необходимо должны встретиться с известным рядом указанных неудобств - неудобств, являющихся в высшей степени именно по отношению к чрезвычайной обширности страны. Но если народ вынесет все эти неудобства, преодолеет препятствия, встречавшиеся ему на долгом пути развития; если успеет образовать государство, крепкое единством своего народонаселения, крепкое соответствием числа этого народонаселения пространству, по крайней мере в важнейших частях своих, наконец, крепкое цивилизацией, которая все более и более уничтожает природные препятствия и главное из них - отсутствие удобных путей сообщения, уничтожающих пространства,- если народ успеет образовать такое государство, то обширность его станет обратно условием в высшей степени благоприятным, условием внешнего могущества и внутреннего процветания, ибо при равно благоприятных условиях тело большее необходимо сильнее меньшего.

Страна, которую мы называем Россией, природою назначена быть обширнейшей областью единого государства, представляя в европейской части своей равнину. Долина, как бы мала ни была, условливает особность народную и политическую, ибо горы разделяют народы; равнина, как бы обширна ни была, условливает единое государство, равняя однообразия и народонаселения соответственно собственной равности и однообразию. Безводные степи подобно высоким горам разбивают народы на отдельные государства; но в собственной России таких степейнет; напротив, обширности равнины соответствуют многочисленные и большие реки, почти переплетающиеся своими притоками, составляющие водную сеть, которая опутывала народонаселение и не давала частям его возможности обособляться. Северная Азия, отрезанная от остальной Азии пустыней и отделяясь от Европейской России горами невысокими, переход через которые незаметен, естественно примкнула к последней.

Природа условила обширнейшую государственную область и тем условила медленность развития страны, образование в ней особого мира, которому следовало долго жить вне общей жизни народов именно вследствие медленности, трудности процесса внутреннего развития. Теперь надобно обратить внимание на то: другие природные условия во сколько были благоприятны или неблагоприятны, во сколько могли противодействовать влиянию обширности страны или усиливать это влияние.

Известны благоприятные условия, которые сделали из Европы страну света, самую любимую историей. Эти условия состоят в умеренности климата, в гармоническом сочетании форм, в расчленении ее и наибольшей длине береговой линии, что дает сильное влияние морю, общителю народов. Но, говоря об этих условиях, столь благоприятных развитию народной жизни, надобно разуметь Европу Западную, ибо Восточная этих условий лишена, представляя обширнейшую равнину с малым относительно прикосновением к морю, с суровым континентальным климатом. Лучшие по природным условиям страны скорее приходят к исторической деятельности, чем худшие, ибо первые привлекают к себе народонаселение, а вторые населяются медленно, и этим вполне объясняется, почему в Европе сначала на историческую сцену являются полуострова Средиземного моря, потом приходят на нее средние части, далее северо-западные и после всех восточная окраина - наша Россия.

Это явление, что Россия, хотя и позднее других частей Европы, выступила, однако, на широкую историческую сцену, вошла в общую жизнь европейских народов, и, главное, вошла в нее с могущественным влиянием,- это явление есть следствие характера господствующего народонаселения ее, славянского, принадлежащего любимому историей арийскому племени. В сильной природе этого племени лежала возможность преодоления всех препятствий, представляемых природой-мачехой, возможность цивилизации страны и важное значение ее историческое.

Когда и по каким обстоятельствам арийцы-славяне явились на восточной европейской украйне,- этот темный доисторический вопрос, ведущий к одним шатким догадкам, не имеет для нас важности. Для нас важны условия, в которых изначала нашлось это племя здесь, и все известия о стране, идущие из глубокой древности, имеют для нас значение в той мере, в какой они уясняют нам эти условия.

В каждом отдельном, значительно обширном государстве отдельные его части или области имеют по своему положению особое значение, особую историю; особое значение имеют области срединные; особое - области, расположенные по границам, и эти последние области рознятся в своем значении, смотря по тому, соприкасаются ли они с морем или с пустыней, или ограждены высокими горами, или без всяких естественных преград сообщаются с народонаселением стран чуждых, причем свойство этого народонаселения оказывает важное влияние. Точно так же и в целой группе или системе государств, какую представляют государства европейско-христианские, тесно связанные друг с другом единством веры, общего происхождения и результатами цивилизации, выработанной общей исторической жизнью, - и в этой группе отдельные государства рознятся друг от друга, смотря по положению своему, морские ли они или континентальные, и последние рознятся, смотря по тому, западные ли они или восточные, пограничные с Азией. Россия есть государство пограничное, есть европейская окраина, или украйна со стороны Азии. Это украинское положение России, разумеется, должно иметь решительное влияние на ее историю.

В самой глубокой древности мы видим столкновения между народами, стоящими на разных ступенях развития, и происходившие именно от этого различия. Таковы были издавна противоположность и враждебность двух форм быта - кочевой и оседлой. Западная Европа и южные ее полуострова, бывшие главной сценой древней истории, по свойствам своей природы не представляли никаких удобств для кочевого быта, и потому мы не находим в преданиях этих стран известий о нем и о столкновениях между кочевым и оседлым народонаселением. Азия и Африка в своих степях и пустынях давали - и до сих пор дают - возможность народам вести кочевой образ жизни; до сих пор Средняя Азия, области, на днях вошедшие в состав Русского государства, представляют любопытную картину отношений между кочевым и оседлым народонаселением, наглядно восстановляющую отношения, которые некогда существовали и в других местах, именно в Восточной Европе, на той обширной, прилежащей к Азии равнине, на которой образовалась русская государственная область. Эта великая восточная равнина во все продолжение так называемой древней истории носила название то Скифии, то Сарматии. Для нашей цели вовсе не нужно входить в бесконечные споры о том, к какому племени принадлежат скифы и сарматы: для нас важно, что они бесспорно были кочевники, следовательно, по условиям страны кочевой элемент долго господствовал в Восточной Европе. Известны разрушительные нашествия этих кочевников на оседлые, образованные народы Европы и Азии. В эпоху падения Римской империи их смениликочевники с другими именами, но с тем же значением для оседлого и образованного мира. В это печальное для последнего время кочевники обнаружили притязание привести и Западную Европу в такое же отношение к себе, в каком была Восточная; на последние средства древнего мира в соединении со средствами нового Аэций с германцами остановили гуннов с их Аттилой; на Шалонских полях можно поставить метку, что до сих пор доходило самое сильное наводнение кочевого элемента в Европе. За гуннами следовало наводнение аварское, за аварским - мадьярское, наконец - монгольское; но метка этих наводнений отодвигается все далее и далее на восток, и вся тяжесть их падает на восточную европейскую равнину, на эту украйну европейского мира, и когда история начала освещать ее, то здесь представилась любопытная картина отношений между кочевым и оседлым народонаселением, их постоянной борьбы.

В первых известиях о Восточной России, записанных у Геродота, мы уже встречаемся с отношениями между кочевым и оседлым ее народонаселением. Геродот отличает скифов кочевых и скифов-земледельцев и говорит, что первые господствовали над вторыми. Мы не станем решать нерешимого вопроса, принадлежали ли эти два вида геродотовых скифов к одному племени или разным; для нас важно отношение - кочевые господствуют над оседлыми; для нас важно то, что в известиях летописца о начале русской истории мы находим то же отношение: кочевники или полукочевники хозары, живя на востоке, у Дона и Волги, господствуют над оседлыми племенами славянскими, живущими на западе, по Днепру и его притокам. Разница для нас здесь в том, что после геродотовского известия следует многовековой перерыв: туман застилает страну, и благодаря ему только смелая фантазия может рисовать какие-то образы и отношения между ними, тогда как с начального известия летописца, известия прямого и ясного, идет без перерыва целый ряд известий, объясняющих дело. В стране, посредствующей между Европой и Азией,- на украйне живут оседлые племена славян и по своему месту жительства входят в постоянные столкновения с кочевыми жителями степей; эти отношения должны положить резкую печать на историю народа, государства, которое образуется из этих оседлых племен. Мы видим, что кочевые господствуют над оседлыми, из чего заключаем, что кочевые сильнее оседлых. Но мы очень хорошо знаем, что сила кочевников всегда внешняя и скоропреходящая; столпившись в большую массу, они могут произвести опустошительный набег, но потрясти крепкое государственное тело не могут и скоро подчиняются его влиянию, его господству; потрясти, разрушить, овладеть они могут государствами только дряхлыми, отжившими или, наоборот, могут подчинить себе народы, находящиеся в младенческом состоянии, не успевшиепривесть в связь свои части, сложиться в крепкий организм. Следовательно, если кочевники господствовали в конце первой половины IX века над оседлым народонаселением восточной равнины, то мы прямо заключаем, что последнее было слабо или от дряхлости, или от младенчества. Летописец указывает нам вторую причину: оседлое народонаселение жило еще в первичных формах быта, жило разрозненно, не успев выработать порядка и государственной связи. Таким образом, одно известие летописца о господстве хозар над славянами поверяется, объясняется и дополняется другими - о разрозненном быте восточных славян.

Ясно и точно летописец определяет быт оседлого славянского народонаселения восточной равнины: "жил каждый со своим родом и на своих местах, владея каждый родом своим". Человек, существо общественное, не может жить без общества, без связи с другими людьми, и первым союзом является кровный, или родовой. Семья крепка братством младших членов ее и естественным, необходимым подчинением их отцу. Отец умирает; дети не хотят признать не только совершенного исчезновения его, не хотят признать и отчуждения, удаления его от интересов потомства при новых бестелесных условиях быта. Покойный является божеством, покровителем своего потомства; ему предлагаются покормы, или жертвы,- он продолжает считаться хозяином жилища: избавился человек от беды, получил удачу - все это с ним случилось благодаря заступничеству, помощи покойного отца, предков вообще. Стремление восстановить связь с покойным отцом и вообще с предками, дедами, восстановить возможность пользоваться их советами, указаниями в важных случаях жизни вело к обычаю, столь распространенному в древности,- к обычаю вызывания умерших, некромантии. Но все эти стремления поддержать связь с умершим главой семьи не могли достигать цели - видимого, действительного поддержания кровного союза, и общественный инстинкт внушает средство: старший брат получает значение отца для младших, союз удерживается, ибо старший брат "в отца место"[1], как отец, все остается по-старому. Род умножается, но союз держится, многочисленный род все представляет одну семью, в которой старший в роде, старший брат, какой бы то ни было степени, дядя занимает место отца, сохраняет сожитие членов в одном месте, общие занятия, общее владение.

Говорят, что родовой быт может сохраняться только у народов кочевых. Но это мнение основано на одностороннем взгляде. Как вообще в истории надобно наблюдать крайнюю осторожность относительно решительных утверждений, так прежде всего относительно разных разграничении по времени. В истории, как в естественных науках, только самые внимательные и точные, микроскопические наблюдения всей обстановки явления в разные времена и в разных местностях могут освобождать от неверных выводов относительно общих законов наблюдаемой жизни. Для того чтобы оседлость могла разлагающим образом действовать на родовой быт, необходимо, чтобы были условия, вызывающие представление об отдельной земельной собственности, ибо родовой быт необходимо связан с общим землевладением. Но когда может возникнуть такое представление, обнаружиться стремление к отдельной земельной собственности, к отдельной хозяйственной деятельности? Этому необходимо должны предшествовать особые явления, содействующие развитию личности, личных способностей, разделению занятий,- одним словом, развитию. Таково: появление дружины, общества, основанного на ином начале, чем кровный, или родовой, союз, на начале соглашения; появление городов, промыслов, торговли; умножение движимого имущества, денег; возвышение ценности земли; через умножение денег увеличение числа работ, посредством которых можно обрабатывать большие участки земли, приобретаемой в собственность. Но если народ при переходе от кочевого быта к оседлости поселяется в обширной стране, на которой свободно разбрасывается, то родовой быт не только получает все условия для своей поддержки, но должен необходимо возникнуть и укрепиться, если бы даже прежде этот быт и разлагался при каких-либо менее благоприятных для себя условиях. Большое расстояние, в каком отдельные семьи поселились друг от друга, условливает их отдельность и самостоятельность, причем каждая должна удовлетворять одна своим потребностям, из которых главные - пропитание и защита. Удовлетворение обеим этим потребностям требует, чтобы по смерти отца братья поддерживали союз, не разделялись, для чего и служит родовая форма, единство рода, при управлении старшего, при общем землевладении и при общей защите и родовой мести. Чем многочисленнее род, тем потребность защиты легче удовлетворяется: всякий побоится напасть на человека, за которого будет много мстителей. Понятно, что, чем обширнее страна, чем малочисленное разбросанное по ней народонаселение, тем развитие, разлагающее родовую форму быта, медленнее, тем родовой быт держится упорнее, тем он вековечнее, ибо действительно надо пройти многим и многим векам, чтобы условия, разлагающие родовой быт, появились и усилились. Появится дружина, появятся кое-где города в смысле торговых, промышленных и административных центров, образуется государство, а родовой быт при благоприятных для себя условиях, именно при обширности страны, при разбросанности малочисленного народонаселения, при земледельческом характере государства, остается долго и долго в силе. Историку долго приходится встречаться с ним, постоянно считаться с родовыми явлениями, если не хочет упорно зажмурить глаза, если хочет, по гибельной в науке привычке, не основываться на наблюдениях сравнительной жизни народов, а все размерять и разлиновывать по заранее принятой теории, полагать для форм народной жизни резкие границы, как, например: кочевой народ живет в родовых формах быта, когда усаживается на одном месте, живет в общинных формах; или родовой быт должен быть отнесен к доисторическим временам, на памяти истории является уже общинный быт, тогда как, чтобы недалеко ходить, у нас в России теперь, после тысячелетнего государственного существования, встречаются еще явления, напоминающие девятый и десятый века. Правильными могут быть здесь выражения: при переходе народа из кочевого быта в оседлый, при известных обстоятельствах, может начаться ослабление родового быта; при появлении дружины, образовании городов в полном смысле слова, при основании государства может и должно начаться ослабление родового быта и замена его общинным; но пойдет ли упомянутое ослабление скоро или медленно - это будет зависеть от особых обстоятельств народной жизни. Родовой быт есть быт сельский; в городах, принимаемых в нашем смысле, он невозможен, ибо здесь постоянный прилив и отлив народонаселения, постоянные столкновения чужих людей, вступающих друг с другом в соглашения, в искусственные связи; здесь постоянное выделение личности по способностям, которым дается простор. Большое количество городов на сравнительно малом пространстве дает стране, государству особый характер, который не остается без быстрого влияния и на сельский быт. Этот быт необходимо приравнивается к быту городскому, и, таким образом, в стране гражданственной, цивилизованной, с сильным развитием промышленным и торговым, с многочисленным народонаселением на сравнительно небольшом пространстве, при удобных путях сообщения, при быстроте движения родовой быт исчезает, и разве только где-нибудь в захолустье отыщутся его остатки - общее землевладение с сохранившеюся памятью, что эти люди, владеющие сообща землей, происходят от одного родоначальника. Так в Западной Европе, городской Европе; но на востоке ее, в странах славянских, в государствах до сих пор земледельческих по преимуществу, там мы до сих пор встречаемся с родовым бытом, с целыми селами, состоящими из одного рода, встречаемсяс необходимыми условиями родового быта, с общим землевладением. Родовой быт со своим необходимым спутником - общим землевладением предполагает необходимо экономическую и общую неразвитость, постоянное пребывание на одной ступени, разобщение, отсутствие столкновения с другими формами жизни, возбуждающего движение, желание перемены, предполагает равенство, равенство бедности. Как скоро это равенство нарушается вследствие появления людей, выдающихся по своим способностям и средствам, более чутких к явлениям, происходящим вне их узкой сферы,- людей, более потому доступных желанию перемены, так является выход из родового быта и общего землевладения; развивающаяся личность в своей более широкой и свободной деятельности не хочет стесняться ни тем, ни другим. Таким образом, в результате исторического наблюдения над ходом европейской цивилизации выходит, что родовой быт и общее землевладение несовместимы с развитием, с цивилизацией. Но теперь, когда результаты экономического развития ужаснули мыслящих людей чудовищем пролетариата, внимание естественно обратилось к явлению доброго старого-престарого времени, обещающему противоядие настоящему злу; с особенным вниманием и на Западе обратились к изучению родового быта и, главное, остатка его - общего землевладения. К каким практическим результатам придет экономическая наука вследствие этого изучения, мы не знаем. Ученый, потрудившийся над собранием известий о родовом быте, говорит: "По мере того как движется то, что мы привыкли называть цивилизацией, чувства и связи семейные ослабевают и меньше имеют влияния на действия людей. Этот факт так общ, что можно в нем видеть закона общественного развития. Теперь личность затеряна среди народа. Религия, эта могущественная связь душ, потеряла большую часть своего братскогодействия, и семья, сильно потрясенная, представляет только организацию наследства. Человек - существо общественное, и, как нарочно, уничтожили или ослабили учреждения, где общественность воплощалась и давала твердое основание государству"[2]. Но возможно ли восстановить эти учреждения без восстановления "могущественной связи душ"? Мы думаем, что при сохранении этого зиждительного духовного начала все формы были бы хороши, ибо "дух есть иже живить, плоть ничтоже пользуеть". Как бы то ни было, для историка важно то, что потрясена вера в безусловный прогресс; что поникло знамя, с которым носились так долго и с таким торжеством,- знамя, на котором было написано, что золотой век впереди, а не назади, ибо теперь провозглашают, что золотой век был именно назади, когда господствовал родовой быт с его условиями. Вследствие потрясения веры в безусловный прогресс естественно должно произойти обращение к более серьезному и трезвому изучению законов развития общественных организмов. Что же касается нашей ближайшей цели, то поднятие вопроса о родовом быте западными учеными, внимательное изучение его и его остатков повсюду, внимательное изучение известий о нем в исторических и юридических памятниках, разумеется, не может не подать помощи нам в наших исследованиях об этом столь важном в нашей истории явлении, расширяя средства сравнения, а следовательно, и уяснения.

Мы не знаем славян в кочевом быту, ибо предположения, что известные кочевники, обитавшие в Восточной Европе, были славяне, остаются предположениями только. Мы знаем славян оседлыми и живущими в форме родового союза, в той самой форме, в какой многие из их потомков живут и теперь. Когда в последнее время задан был во многих южнославянских местностях вопрос: все ли задругары (живущие в союзе, известном под именем задруги) свои по крови или нет? - то отовсюду был получен один ответ: все задругары свои между собой по крови; принимают чужого в том случае, когда он женится в задруге; все родня и находятся в тесном и любовном союзе; а когда это любовное отношение исчезает, то делятся. Задругары свои между собой по крови во втором, третьем, четвертом и пятом коленах. Употребительно усыновление. Случается, что сестра-вдова возвратится к своим и живет с детьми в задруге; дети, и выросши, остаются в той же задруге. Если случится, что часть членов задруги, отделившись от своих родных, примкнет к совершенно чужой задруге, то согласие между ними не бывает продолжительно: начинаются ссоры, и они разделяются. Наконец, если в какой-нибудь куче, или задруге, перемрут почти все, то принимают чужих людей, обыкновенно же все задругары родня между собой, кроме прислуги[3].

Когда внимательно всмотрелись в общины Индии, то нашли, что это союзы родственников, естественно и усыновление нисходящих от известного праотца и владеющих землей сообща; нашли, что индейское народонаселение есть совокупность естественных родовых групп, а не смешанная толпа, как, например, в Англии[4], и, таким образом, проведена связь между известиями о настоящем быте сельского народонаселения в Индии и между древнейшим свидетельством об этом быте, свидетельством Неарха, сохранившимся у Страбона, что индейцы живут отдельными родами, которые сообща обрабатывают землю[5]. Но возвратимся к Европе. Здесь мы не будем толковать о греческих и римских родах (????? ? gens): это слишком отдаленно; мы ограничимся указанием на горных шотландцев, у которых клан считает себя большим семейством, где все члены соединены кровной связью. В Валлисе считают 18 степеней родства: широкая родственность (cousinerie) бретонцев вошла в пословицу; она простирается до бесконечности в Нижней Бретани; 15 августа, день, когда все жители прихода собираются вместе, называется братчиной, праздником родни (la f?te des cousins). В других местах Франции путешественники конца XVIII века указывают роды или большие семьи, живущие вместе, с нераздельным хозяйством относительно недвижимости, под властью общего родоначальника, и много свидетельств, что прежде такая форма сельского быта была повсеместна во Франции[6]. В швейцарском кантоне Аппенцелле существует деление народонаселения на группы, в которых исследователи основательно видят родовое происхождение, сравнивая их с кельтическим кланом и с римскою gens; но что всего любопытнее - эти группы сохранили название родов (Rhoden) [7].

Итак, родовой быт есть явление, общее многим временам, странам и народам, и, как явление первоначальное, простое, представляет всюду черты поразительного сходства. Это явление вовсе не доисторическое. Мы в своей разработке русской истории должны были постоянно считаться с ним: действуя в нашей древней истории в самых выпуклых отношениях, оно провожает нас и в XVIII век. И вот, в последнее время западные ученые, начавшие свои работы совершенно самостоятельно, с другого конца, приходят к нам на помощь, повторяя те же выводы. "С той минуты,- говорит Мэн,- как родовой союз окончательно утверждается в определенной стране, земля становится базисом общества на место кровной связи. Но изменение происходит чрезвычайно медленно и идет чрез всю историю народа"[8]. Мы употребляем название родового быта на основании известий летописца: "Жил каждый с родом своим, на своем месте, владел родом своим". Здесь летописец прямо говорит о родоначальнике, представителе рода, как в последующих актах перечисляются люди "с братьями и племянниками", то есть опять берутся только одни представители родов. Понятно, что когда родовой быт господствовал, то, как для явления общего, для него не выработались ни особое название, ни известные определения отношений между его членами; явление получает особое имя и определения, когда перестает быть господствующим, сталкивается с другими и должно отличиться от них, определиться. Так, древнейшее определение, описание родового быта у славян мы встречаем в старой чешской песне по поводу столкновения этого быта с другим новым, который являлся чужим. Так и теперь у южных славян во многих местностях форма быта целым родом, как форма общая, не имеет особого названия, а есть оно для явления исключительного, для отдельного, одинокого хозяйства (inokostina). Но в других местностях являются уже различные названия для родовой формы быта, и здесь любопытно следить за постепенной сменой представлений; простейшее представление выражается словами: большая куча (жилище) - для рода и малая куча - для отдельной семьи; далее является уже более точное определение двух форм быта: нераздельная куча - для рода и отдельная куча - для семьи; здесь определяется, описывается внешнее отношение между ними и вместе происхождение второй формы. Наконец, в родовой форме обращается внимание на внутреннюю, существенную сторону дела, на союз, и это выражается в названиях: братство, дружество, задруга, скупчина, кучна, дружина. Название "братство" для родовой формы быта, как видно, употреблялось и у нас, что показывают слова: братство, братовщина, братчина - для обозначения общих складчинных пиров или столов, которые всегда и везде были остатками и напоминаниями о прежнем действительном братстве, родовой связи населения. Обедают и ужинают вместе, хотя бы семья была так велика, что длены ее должны были жить в разных избах[9]. Из XIV и XV века имеем свидетельства, что братья, владевшие нераздельно земельной собственностью, назывались братениками или сябрами. Последнее слово любопытно: в нем нельзя не узнать слова "сербы", которое Шафарик основательно видит в греческом слове споры, как Прокопий называет славян[10].

На вопрос, по скольку бывает в родовом союзе членов из разных югославянских местностей, был дан ответ, что их бывает от 10 до 60, средним же числом можно положить от 25 до 30 душ. Возможность такого большого количества членов при настоящих обстоятельствах, вообще неблагоприятных для родового быта, заставляет нас предполагать, что в старину, при сильнейших побуждениях, при отсутствии безопасности вне больших родовых союзов, число членов этих союзов должно было быть гораздо больше; родовая связь должна была сохраняться между множеством семей. Связь эта сохранялась единым родоначальником, который был для всех "в отца место". На вопрос о назначении главы родового союза в настоящее время у южных славян были получены ответы, что таким главой обыкновенно бывает старый человек, но может быть и младший, если имеет больше способностей к управлению; обыкновенно он бывает женатый, но если между женатыми нет способного, то может быть холостой или вдовец. Холостой молодой редко бывает старшиной. "Младший должен слушаться, старший приказывать; где старшего не слушают, там Бог не помогает; у старого голова, у молодого телесная сила". Из некоторых местностей были даны ответы: члены задруги не избирают старейшины, но старший из них летами становится кучным старшиной. Из одной местности доставлено было сведение о том, как именно бывает при назначении нового старшины по смерти старшего. В присутствии всей "кучной челяди" самый старший в роде начинает говорить: "Братья и дети! Остались мы без главы; давайте по-братски договоримся, кого назначить на его место". Следующий за ним по старшинству отвечает ему: "Не надобно никакого договора, нечего новый закон на старой земле навязывать: старшинство твое, владей и управляй!" Имеем право предположить, что так водилось с незапамятных пор в родовых союзах; старшинство физическое давало неоспоримое право владеть и управлять родом; исключение делалось в случае крайности, когда старший являлся очевидно неспособным: тогда должны были происходить выборы, выбирали младшего, но способного. Но к подобным выборам должны были, разумеется, приступать неохотно, ибо нарушали священный обычай, старой земле навязывали новый закон; потом прийти к соглашению было не всегда легко, и это вело к смутам, как мы хорошо знаем из истории родовых отношений русских князей. Так было не у одних славян. Мэн приводит свидетельство Спенсера, что у всех ирландцев по смерти вождя все собираются в назначенное место для выбора нового и большей частью выбирают не старшего сына и не кого-либо из сыновей умершего вождя, но старшего в роде и достойнейшего - обыкновенно родного или двоюродного брата умершего. В недалеком роде старшинство переходит к старшему сыну умершего главы рода; но его назначение зависит от выборов братства - он может быть отстранен, и в таком случае выбор обыкновенно падает на брата умершего старшины предпочтительно пред племянником[11]. Таким образом. здесь мы видим борьбу двух представлений - о праве племянников от старшего брата и праве дядей, и род дает преимущество последнему представлению, именно как более способному охранять единство рода, ибо первое представление необходимо приводит к выделу из рода привилегированной семьи, которой род должен постоянно подчиняться.

Борьба этих представлений, подробное описание которой мы имеем в наших летописных известиях об отношениях князей Рюрикова дома,- борьба этих представлений происходит мирно, когда родовые союзы существуют в государстве, обязанном блюсти за мирным разрешением всяких столкновений; но, разумеется, эти столкновения не могли всегда и даже часто разрешаться мирно в те отдаленные времена, когда роды жили отдельно, самостоятельно. Та же история родовых отношений между нашими князьями Рюриковичами показывает нам, что происходит, когда главы рода в этих спорах не имеют над собою никакой сдерживающей власти и расправляются сами собою. Такое же явление, то есть усобицу, мы должны предположить и между отдельно живущими родами. Самый легкий исход усобицы - это удаление недовольного меньшинства на другие жилища, выдел из рода. Такой выдел в государстве не может иметь дальнейших последствий; но при несуществовании государства, при независимости родов он может вести к продолжению усобицы и к ее ожесточению. Этим объясняется известие летописца о войне между родами, хотя эти войны, разумеется, могли вестись между родами, имеющими самую отдаленную связь общего происхождения, по соседским столкновениям.

Эти войны, не говоря уже о нашествиях хищных орд и опасности от диких зверей, должны были заставить родовые союзы ограждать, укреплять свои жилища, жить в городах. Отсюда у нас до сих пор сохранилось такое значительное количество остатков старинных укреплений, или так называемых городищ. Жили ли все члены рода в таком городе, или некоторые семьи выселялись поодаль, сохраняя между собою родовую связь, город, или огороженное, укрепленное жилище рода, не мог иметь никакого влияния на дальнейшее развитие, на появление дружины как постоянного отряда, назначенного для охранения города и живущего всегда в городе около главы или вождя рода. Юрод рубили для безопасности рода, и все родичи в случае опасности должны были защищать свое жилище, свой город. Если мы и предположим, что некоторые семьи для хозяйственных или для каких бы то ни было удобств жили и вне города, то при вести об опасности они сбегались в город и все принимали участие в его защите; так было и в государственное время, в XVII веке, когда при вести о приближении неприятеля народонаселение уезда сбегалось в город. Предположение образования дружины из постоянных гарнизонов или застав в городах слишком отзывается новым временем, не соответствует первоначальной простоте отношений, поднимает дело на ходули. При исследованиях подобного рода необходима чрезвычайная осторожность и точность. Если мы смотрим на первоначальный город, как на огороженное, укрепленное жилище отдельного рода, то должны отрешиться от представления позднейшего города, как жилища дружины, ремесленных и торговых людей и проч. Незначительная обширность наших городищ должна помогать ученой осторожности, сдерживать фантазию исследователя. Изменения в быте могли происходить от других причин, которых отвергать нельзя: при войнах между родами, если один род осиливал другой и тот почему-либо не мог уйти далеко для избавления себя от насилий торжествующего рода и подчинялся ему, то это подчинение естественно вело к осложнению отношений; между воинственными шотландцами целые кланы были порабощены другими. В начале ирландской истории мы видим различие между свободными и подчиненными родами.

С другой стороны, исследователь не может пропустить явления, встречающегося чрезвычайно рано в человеческих обществах,- это именно закладничества или захребетничества. Один человек или даже с семьей, по причинам физическим или по другим каким-нибудь, волей или неволей лишился рода, оставил его, лишился его покровительства, стал беззащитным, стал сиротою - положение страшное в первоначальные времена человеческих обществ; у него нет средств к поддержанию своей жизни трудом одиночным, всякий может его обидеть, убить безнаказанно, ибо некому за него отомстить. Он должен примкнуть к чужому роду, от него получить средство к жизни и безопасности; но, как чужой, он не может быть принят на правах родича, он должен стать в зависимое положение. Степень зависимости определяется разными обстоятельствами и условиями: он может быть принят как простой работник, холоп, раб или как сосед, подсоседник, с большей или меньшей степенью зависимости. Участие главы рода в приеме этих чужих людей и его отношения к ним имеют важное значение. Для всех остальных родичей он старший, в отца место, а для чужих он начальник, не отец-господин, а хозяин, господарь, государь. Родоначальники в Ирландии располагали незанятою землей: здесь они имели своих закладчиков или захребетников (fuidhirs), изгнанников из других племен, прибегших под их покровительство и связанных с новым родом только зависимостью от вождя. Ирландский владыка рода окружен зависящими от него людьми. Так как в прежние времена важность заключалась не в земле, которой много, а в средствах к ее обработке, то сирота обращался к главе рода с просьбой дать ему известное количество скота; принимая скот, свободный ирландец становился захребетником, вассалом с известными обязанностями[12].

Вот явления, которые, по их естественности и необходимости, мы не можем отрицать нигде при господстве родового быта, объясняя, как могли составиться большие роды и племена под властью одной фамилии, утвердившей эту власть мало-помалу посредством людей подчиненных или зависимых. С течением времени таким способом образуются целые народы. Но наш древнейший источник указывает не такое происхождение русского народа. В следующей главе рассмотрим его известия.

II
В предыдущей главе на основании сравнительного изучения первоначального быта племен мы старались уяснить краткие известия нашего летописца о быте восточных славян до основания Русского государства. Теперь, когда мы приступаем к известиям летописца об этом основании, могут нас спросить: заручились ли мы убеждением в верности его известий; первые известия летописца о призвании варяго-русских князей из-за моря в некоторых сочинениях называются "баснею". Следовательно, необходимо прежде всего сказать несколько слов об этой басне.

Разумеется, здесь представляется первый вопрос: откуда эта басня взялась? Конечно, люди, считающие рассказ летописца о начале Русской земли басней, глубоко сожалеют о самих себе: историей какого бедного, жалкого народа должны они заниматься,- народа, который потерял совершенно память о своем происхождении и допустил толпу составителей, переписчиков хроник навязать себе басню о своем происхождении! Был сильный народ, который образовал большое государство; но в одно прекрасное утро у народа, у его грамотных людей, у его вельмож и князей каким-то чудом отшибло память: вдруг позабыли о предках князей, о тех знаменитых вождях народных, которые первые положили основание единству и силе народа; позабыли их имена, преемство, дела - позабыли все, и вот вследствие такого забвения какой-то грамотей сочинил басню, что киевские князья происходят от новгородского владельца, не славянина родом, а вызванного из-за моря, из чужого народа. Любопытно было бы исследовать, когда, в каком месте происходил тот знаменитый съезд летописцев и переписчиков, на котором было постановлено начинать каждый список летописи этой басней. Здесь дело идет не об отдаленной древности, когда события и лица представляются в мифическом тумане; басня представляет времена относительно недавние, представляет простых смертных, о которых коротко, сухо рассказывает самые простые дела: строят городки, плывут вниз по большой реке, облагают данью разбросанные племена и т. п. Летописец рассказывает, что знавал старика, который помнил крещение Руси; старик был молод при Владимире Св., а Владимир был правнук первого князя басни, Рюрика, призванного из-за границы. Правнук и его современники должны были знать о прадеде, откуда он пришел, где княжил; знал об этом старик, знал от старика летописец, который в начале своего рассказа поместил известие о призвании Рюрика из-за моря в Новгород. Нет, говорят, это басня; предки русских князей никогда не были призваны с севера, из-за моря; они жили на юге, в Киеве, были князьями славянского племени роксолан. Как же их звали, как они усилились, где об этом говорится, в какой летописи, в каком памятнике? Нигде об этом ни слова; впрочем, все это было в первоначальных списках летописи, но потом уничтожено, и вставлена басня о призвании варяго-руссов. Чародейство! Но послушаем, откуда взялась басня.

"Известно, что средневековые летописцы любили приписывать своим народам какое-нибудь отдаленное происхождение, и притом льстящее народному самолюбию. Например, франки выводили себя от энеевых троян, бургунды - от римлян и т. п. Но самым обычным приемом было выводить народы из Скандинавии. Так, Иорданд производил готов из Скандинавии и называл эту страну vagina gentium. Павел Диакон производит оттуда же лонгобардов. Видукинд сообщает мнение, которое оттуда же выводит саксов. Очевидно, происхождение из далекого полумифического острова Скандии приобрело особый почет, сделалось признаком какого-то благородства. Этот столь распространенный обычай выводить своих предков из Скандинавии, по всей вероятности, отразился и в нашем летописном предании о выходе оттуда варяжской Руси". Но выход известных народов из Скандинавии основывается на народном предании, и во сколько верно или не верно это предание - это еще вопрос, а главное - ниоткуда не видно, чтобы этот выход из Скандинавии считался почетным. Сам автор, решившийся выступить с таким объяснением, не был смел до конца, стал выражаться очень неопределенно, следовательно, ни для кого не убедительно: "какого-то благородства, по всей вероятности". Вероятность превращается в полную невероятность, когда обратим внимание, что из Скандинавии производят себя только германские народы; а с какой стати славянскому народу считать почетным происхождение из Скандинавии? Если бы наш автор доказал, что в IX веке Скандинавия пользовалась таким почетом у славян, то мы бы попросили его признать верным известие о призвании, ибо представлению всего естественнее было перейти в факт. Но доказательств этому для IX века нет; в XI - Скандинавия по своему состоянию не могла иметь никакого почета на Руси, а позднее сочинение басни невозможно именно в Новгороде вследствие начавшейся сильной борьбы с Швецией; не современник ли Александра Невского проникался таким уважением к Скандинавии? Другое дело производить себя от римлян, владык вселенной, или от троян, в которых благодаря Виргилию видели предков тех же римлян; и у нас производили московских царей от Августа Кесаря.

Рассуждают: "Свой настоящий вид она (басня) получила не ранее второй половины XII или первой XIII века, то есть не ранее той эпохи, когда Новгород достигает значительного развития своих сил. Это было время живых, деятельных сношений с Ганзою, то есть с германскими и скандинавскими побережьями Балтийского моря. С XIII века по преимуществу сюда устремлено было внимание Северной Руси, и только с этой стороны свободно достигал до нас свет европейской цивилизации. Между тем Южная Русь была разорена и подавлена тучею азиатских варваров. Уже с появлением половцев русские постепенно были оттесняемы от прибрежьев Черного моря, и торговые сношения с Византией все более и более затруднялись. А когда нагрянула татарская орда, эти сношения прекратились. Нить преданий о связях Руси с Черным морем порвалась; между прочим, заглохли и самые воспоминания о русских походах на Каспийское море, и мы ничего не знали бы о них, если бы не известие арабов. Предание о трех братьях - Кии, Щеке и Хориве - есть не что иное, как та же попытка ответить на вопрос, откуда пошло Русское государство. Эта попытка, конечно, южнорусского, киевского происхождения. Киевское предание не знает пришлых князей; оно говорит только о своих, туземных, и связывает их память с Византией и с болгарами дунайскими. Это предание оттеснили на задний план и не дали ему ходу списатели, которые на передний план выдвинули легенду о призвании варяжских князей".

Относительно этого рассуждения заметим сначала, что живые сношения Новгорода с Ганзой - дело известное; но каким образом ганзейская торговля могла повести к тому, что в списки русской летописи внесено сказание о признании первых князей из варягов,- для объяснения этого подождем нового обширного рассуждения, а до тех пор подобным выводам нельзя дать места в серьезных ученых сочинениях. Пусть нам укажут, как немецкий купец отыскал предание о Рюрике или сочинил его и силой своего немецкого авторитета, а может быть, обещаниемвыгодной торговой сделки заставил новгородских купцов принять это предание, а купцы заставили описателей внести его в списки летописей, зачеркнувши находившиеся там прежде известия. Но любопытнее всего выражение, что "с XIII века на германское и скандинавское побережье преимущественно устремлено было внимание Северной Руси". Где на это доказательства? Как будто не известно, на что с XIII века обращено было внимание Северной Руси. Как будто не известно, как северные летописцы не благоволят к новгородцам, а этих летописцев заставляют рабски заимствовать из новгородских летописей известие о признании князя из-за моря! Далее говорится, что вследствие нашествий кочевых народов нить преданий о связях Руси с Черным морем порвалась, и это содействовало заменению в летописях южнорусских преданий новгородской басней позднейшей ганзейской работы. Но это можно было бы допустить только тогда, когда бы мы имели дело с сочинителями историй, а не со описателями, которые считали религиозным подвигом переписать летопись со всевозможной точностью, вставляли, как умели, лишние известия из других списков, хотя и противоречивые, но не вычеркивали одних и не заменяли их другими. И как будто какой-нибудь Лаврентий Мних мог иметь яснейшее представление о Балтийском, чем о Черном, море и потому предпочел новую новгородскую сказку о призвании первых князей из-за Балтийского моря известиям старых летописей о туземном их происхождении! В таком случае, зачем же переписывались события отдаленного Приднестровья, отношения венгерские и польские; зачем сохраняли известия о походах на Тмутаракань, Херсон, на ясов и касогов: ведь нить преданий здесь порвалась! Сам автор приведенного рассуждения говорит, что сказание о призвании князей из-за Балтийского моря есть позднейшее новгородское сочинение: значит, до XIII века существовали летописи, в которых вначале находилось известие о туземном происхождении князей; но в таком случае это уже было освященное предание; как же теперь предположить, чтобы переписчики, питавшие к летописи религиозное уважение, решились, неизвестно по каким побуждениям, изменить этому преданию и вместо него вставить новое измышление какого-то новгородского летописца (существовавшего, впрочем, только в воображении)? Наконец, решаются подкопать веру в летописное известие о появлении первых князей молчанием об этом призвании других древних памятников; указывают, что о нем молчит "Слово о полку Игореве", не давая себе труда объяснить, с какой стати и в каком именно месте сочинитель "Слова" должен был бы упомянуть об этом. Указывают на "Похвалу" Владимиру митрополита Илариона, где Владимир называется сыном Святослава ивнуком Игоря, а дальше сочинитель нейдет; но ведь это известная родословная форма: сын такого-то и внук такого-то! Дело, впрочем, здесь в том, что это молчание во всяком случае ничего бы не доказывало, ибо автор приведенных памятников, не упоминая о призванном из-за моря варяжском князе Рюрике, не упоминает также об отце Игоря как туземном славянском князе. Разве в "Слове о полку" или в Иларионовой "Похвале" есть известие о туземном славянском прадеде князя Владимира? Даже хотят, чтобы Константин Багрянородный упомянул о пришествии варяго-руссов, и если не упоминает, то говорят, что "одно молчание такого свидетеля способно уничтожить всю норманскую систему". Но почему же он не упоминает об основании Русского государства какими-нибудь роксоланскими князьями? Как же это случилось, что ни свои, ни чужие ничего не знают об этих первых туземных роксоланских князьях; ничего не знают о прадеде Владимира, принявшего христианство; ничего не знают об отце Игоря, в историческом существовании которого никто не сомневается, и в летописях, из которых в продолжение веков русский народ узнавал о начале своей Земли, выставлена басня? Повторяем, что дело идет вовсе не о доисторических временах, насчет которых грамотеи разных веков могут фантазировать сколько им угодно и сочинять разные генеалогии: дело идет об отце Игоря, о котором знает не одна русская летопись, дело идет о прадеде Св. Владимира. Наш Рюрик соответствует не какому-нибудь мифическому родоначальнику Меровингов, которого можно было произвести и из Трои; наш Рюрик соответствует франкскому Кловису, которого непосредственно из Трои произвести было нельзя.

Вопрос о происхождении Руси есть вопрос летописный. Много было написано, можно еще больше написать исследований филологических и всяких по этому вопросу; но в основании его лежит вопрос о летописи. Кто не согласится решать легко трудные вопросы (как, наприм., кто-то в Новгороде в XIII веке выдумал басню о призвании Рюрика из-за моря, и басня эта чудесным образом очутилась в начале наших летописей), тот не согласится считать басней летописное известие о происхождении князей; не согласится признать, что правнуки не знали о происхождении своего прадеда; что народ, лучшие в нем люди не знали, позабыли, откуда пошла Русская земля, не сохранилось об этом ни одного предания, и на чистой доске (tabula rasa) можно было впоследствии поместить какую угодно басню или, что еще страннее, уничтожить древнее освященное предание и вместо него вставить новый вымысел, не могший ни почему быть доступнее для разумения или чувства народного. Кто не согласится на это, тот спокойно будет относиться к натяжкам в объяснениях названий днепровских порогов или имен первыхкнязей. И потому, сколько бы ни писали многотомных исследований, но если относительно главного вопроса, летописного, будут ограничиваться предположениями, основанными на словах "вероятно", "может быть" и т. п., то все эти толки не поведут ни к чему, вопрос не получит серьезного научного значения.

Люди, отвергающие летописное известие о начале Русской земли, признаются, что в целой исторической литературе, наверно, ни одной легенде (?) так не посчастливилось, как этому свидетельству: в течение нескольких столетий ей верили и повторяли ее на тысячу ладов. Но, признавши такое явление, надобно было бы прежде всего заняться его объяснением: значит, в этом свидетельстве существуют внутренние условия силы, обязательности. Проверка известий и разных взглядов бывает очень затруднительна, когда история какого-нибудь народа не изучена всецело, не является в сознании как нечто связное, органическое; но когда историческая наука уже достаточно окрепла, ход народной жизни представляется в связи, преемственность ступеней развития ясна, то поверка известий и взглядов становится легкою. Так летописные известия о IX веке поверяются известиями об XI и XII веках,- известиями, которых никто не отвергает. Каждого, внимательно изучающего русскую летопись, поражает тесная, необходимая связь явлений, в ней встречаемых, историчность, последовательность, верность общим законам развития при известных условиях; явления XI и XII века понятны нам только тогда, когда мы знаем первые строки летописи, идем с летописцем шаг за шагом. Если мы внесем свой произвольный взгляд, то сейчас же спутаем ход событий и в результате получим ошибку. Предположите, например, что русский народ и государство получили начало гораздо прежде того времени, на которое указывает летописец, и при других условиях изнутри славянских племен,- и ошибка налицо, ибо явления, указанные летописцем, мы должны предположить совершившимися дважды, да еще поднять дело на ходули, иначе что же бы стал делать сильный русский народ, уже давно образовавшийся? События последующих веков немедленно уличат нас в ошибке, ибо наша фактическая постройка никак не придется к ним, тогда как летописный рассказ приходится по ним совершенно.

Этот-то драгоценный характер нашего летописца, эта историчность его известий при всей первобытной простоте и сухости и принудили нас сделать приведенные замечания насчет мнения, по которому надобно оторвать начало летописи как совершенно баснословное и заменить догадкой Стрыйковского о роксоланах. На Западе стали громить древнюю римскую историю, разгромили, не оставили камня на камне и, усталые от такого научного вандализма, с отчаянием зачеркнули древнюю историю Рима и начинают с середины, тогда как в этих зачеркнутых известиях гораздо более жизни и правды, чем в книгах, написанных для их опровержения. У нас относительно русской истории захотелось подражать этому подвигу хотя в малом виде: зачеркнули Рюрика с Олегом и начинаютрусскую историю с Игоря, хотя Игорь есть сын Рюрика, и последний есть простой смертный, не ведет своего происхождения от Марса, не сын весталки - известен очень скромной деятельностью, постройкой городков, деятельностью, знаменательною в глазах историка, но не имеющей ни малейшей мифической окраски. Кажется, эта попытка рабского подражания известным критическим приемам несколько запоздала: крайности этих приемов достигли последней степени, и должно ожидать поворота на новый путь, если исторической науке суждено еще преуспевать.

Понятно, что для нашей цели, для охранения исторической целостности и последовательности хода событий, было бы не нужно останавливаться на мнении, которое принимает начальные известия летописца,- известия о призвании и первой деятельности князей, только утверждает, что эти князья были призваны от славян, и именно от славян поморских или рюгенских. Мы бы не остановились на известной натяжке того места, где летописец, говоря о варягах, причисляет к ним только одни неславянские племена, хотя очень хорошо знает последние, их жилища; мы бы не остановились на натяжках для объяснения некоторых, явно неславянских имен: без малого тридцать лет тому назад мы высказали свое мнение о значении народности первых князей и их первой дружины, высказали мнение, что эта народность не имеет сколько-нибудь важного значения. Но мы не можем не остановиться, когда приверженцы мнения, выводящего первых князей из Рюгена, позволяют себе увлекаться своим Рюгеном точно так же, как так называемые норманисты увлекались своими скандинавами, всюду видели их одних. Вот любопытный прием: на балтийском поморье найдено несколько названий, напоминающих Русь, Рос, - и вот, начиная от устья Вислы, идут по странам, населенным литвою и восточными славянами, отыскивают и, разумеется, находят в большом количестве подобные названия, равно как названия, напоминающие слова вит и рад, и заключают, что это следы руссов-рюгенцев. Бедные восточные славяне! бедная литва! это были немцы буквально немые, у них не было языка! Они не смели употреблять слова, означавшие свет, блеск, яркий цвет, казистость, видность и потому чрезвычайно плодовитые в своих производных; привилегия употребления этих слов принадлежала только рюгенцам! Люди, решившиеся употребить такой прием, сами испугались и спешат оговориться. "Мы вперед согласимся,- говорят они,- что иные из этих имен принадлежат общим основам топографического языка у всех славянских племен, как и у других родственныхс ними народов". Но в таком случае как же они отделят иные из этих названий, принадлежащих восточным славянам, от названий, принесенных рюгенцами? Чем докажут, что все эти названия, как общие славянам и родственным с ними племенам, не явились естественно и необходимо вследствие занятия известных местностей славянами, литвою, не нуждаясь вовсе для своего объяснения в предположении прихода каких-то рюгенцев? И если бы кто-нибудь отправился обратно с востока на запад, то разве не имел бы точно такого же права утверждать, что известные названия принесены на балтийское поморье каким-нибудь восточным славянским племенем, хотя бы с берегов реки Роси? Эти защитники славянского происхождения варяжских князей и дружин их не хотят принять естественного для дружин быстрого их ославянения, приравнения к той среде, в которой утвердились, и заключают, что дружина, утвердившаяся в финских областях, должна была офинниться. Отвечаем: может быть, те дружины, которые Рюрик послал в Ростов и на Белоозеро, и офиннились; но какое нам до них дело? Ведь о них нет никаких известий. Известно одно, что уже при Владимире Святом, после принятия крещения, отправился в финский Ростов князь Борис с дружиною, совершенно славянскою или ославяненною; в это время славянский язык, сделавшийся церковным, богослужебным, уже один давал славянскому элементу такое значение, при котором неславяне могли принимать финскую народность, а финны - славянскую, не говоря уже о неразрывной связи князей и дружин их с Киевом, что уничтожало для них всякую возможность потерять славянскую народность.

Среди подобных приемов и бездоказательных возгласов о басне известия летописца о начале Русской земли стоят непоколебимо в силу своей внутренней исторической правды. В половине IX века он приводит нас на европейскую украйну[13], в те местности, где проходила граница между двумя формами, имеющими такое важное значение в нашей истории, между полем (степью) и лесом. Степь - море сухое, но обитатели этого моря представляют жидкий, подвижной, бесформенный элемент народонаселения. Вечное движение осуждает их на вечный застой относительно цивилизации; они не чувствуют под собой твердой почвы; они не любят непосредственно соприкасаться с нею, проводя время на спине верблюда или лошади. Остановка их на одном месте коротка; они не обращают внимания на землю, не работают над нею; их животное ищет для себя корма и дает от себя корм хозяину. Их дело - догнать живую добычу на бегу, поймать, убить; их дело - напасть на других кочевников или на оседлого человека, ограбить, взять его в плен; они охотники нападать, но не умеют защищаться, при первом сопротивлении мчатсяназад: да и что им защищать? Но, убежавши в степь, где никто не догонит, кочевник скоро возвращается назад и нечаянными разбойничьими нападениями не оставит в покое оседлого человека, живущего на окраине степи. И города не всегда спасут последнего: толпы кочевников окружают город и голодом заставляют его сдаться. Но верное спасение оседлому человеку от кочевника - это лес дремучий, с его влагою, его болотами. Крепкий и выдержливый вообще, кочевник, как ребенок, боится влаги, сырости и страдает от них: поэтому он не пойдет далеко в лесную сторону, скоро воротится назад.

В степи виднеются круглые вежи кочевников, как громадные постройки животных, громадные муравьиные кучи; быстро воздвигаются они, быстро исчезают, складываются, ибо в них почти нет ничего твердого. Этой круглой веже кочевника оседлый славянин противоположил свой крепкий, долго стоящий дом, который построил из твердого материала в лесу или в его близости, и любопытные названия остались в его языке для обозначения этого главного отличия его жизни в противоположность с жизнью кочевника. Прежде всего надобно было для построения дома выжечь в лесу место - это огнище, название, перенесенное и на самый дом; до сих пор так называются еще пятна, остающиеся от выжиги леса или травы в поле. Это название для дома может указывать на различие жилища, утвержденного непосредственно на земле, освобожденной от леса силой огня, от первоначального жилища, устроенного на деревьях. После выжиги места следовало приготовление и прилаживание лесного материала, рубка, резание, кроение дерева. Отсюда выражение: рубить для построек; не только дома, срубы, города рубили, как выражается летописец. Но и тут от действия происходит название и для сделанного: от корня кар, кра (ударять, рубить, кроить, карать) произошли названия построек: крем или кремль, кром (кромный город), храм, хором, хоромы. Но когда постройка совершена, когда оказалось следствие рубки, кроения, карания, явилось здание, оно получает имя от сильного впечатления, какое производит на человека: оно стоит твердо, непоколебимо, его нельзя разобрать, сложить, как вежу кочевническую, отсюда название: истоба, истобка, истьба, изба - то, что твердо, есть, существует как истое, неподвижное[14]. Но жилище оседлого человека, производя сильное впечатление этим своим качеством, производило такое же сильное впечатление формою постройки: в противоположность круглой веже кочевника оно было угловатое, четыреугольное, "без четырех углов не становилось", угол до сих пор употребляется в смысле дома, отдельного, независимого хозяйства,так говорится: лучше всего иметь свой угол. Это выражение может вести начало из глубокой древности, когда в одном доме, принадлежавшем роду, по углам жили члены рода. Ряд однозвучных названий для постоянного жилища и его главного отличия, угла (кут, конт, кош, кошт, кутя, куча, кушта, куща, хата), вызывал представления о месте укрытом, запертом, крепком, нетронутом, целом[15]; о хозяйстве, казне (кош, кошница). Наконец, постоянное жилище славянина носит название соба, откуда: собина (собственность); это название относится уже к тому времени, когда члены рода жили в особых жилищах, хотя обедать и ужинать собирались вместе, что существует до сих пор в некоторых местностях России[16]. Общий стол служит самым резким признаком братчины, родового быта, тогда как отдельное жилище, свой угол, собина служит первой ступенью к независимости, самостоятельности. Дом есть первая недвижимая собственность человека; потом он берет себе к дому, в собственность, землю около дома, тогда как остальная земля, поля, луга, леса составляют общее владение рода.

Составляя не только символ, но и суть оседлой жизни, дом, постоянное жилище требовало особенных предосторожностей, чтобы было безопасным, удобным, ибо дом строился надолго, навсегда. Для безопасности от врагов видимых служила неприступная местность на крутом берегу реки, в чаще леса, не говоря уже о свайных постройках, об избушках на курьих ножках, на высоких столбах или деревьях, об избушках, вход в которые был так запрятан, что сказка заставляет путника употреблять заклинание: избушка, обернись к лесу задом, а ко мне передом! Для безопасности от врагов видимых служил город, ограда, тын, острог, ров, вал. Но были враги невидимые, против которых прежде всего надобно было принять меры предосторожности. При веровании в загробную жизнь и в сильное участие душ умерших людей в делах живых, при господстве родового быта прежде всего необходимо являлось представление о своих покойниках, о своих родителях (родных вообще), благоприятствующих своим, оставшимся на земле, и чужих, враждебных и потому готовых делать всевозможные неприятности и беды. Первых надобно было привлечь в новое постоянное жилище, чтобы они были в нем по-прежнему хозяева, покровители, последних - отогнать от нового дома; в том и другом случае нужны были особенные действия, чародейства, буквально: духодейства, ибо до сих пор в областных наречиях чар значит дух[17].

Мы должны были остановиться на отношениях славянина к своему дому, ибо последний составлял самое резкое различие его быта от быта кочевников, с которым судьба заставила его вести постоянную борьбу. Как оседлый человек откупил свой дом от злого духа известной жертвой[18], так откупал он его от кочевника данью, ибо первым делом жителя юрты или вежи было - истребить, сжечь постоянное жилище оседлого человека, и восточные славяне, ближайшие к степи, платят дань кочевникам. Было замечено, что это означало слабость оседлого человека пред кочевником. Благодаря летописцу мы имеем возможность стоять здесь на твердой почве, следить за постоянным развитием народа шаг за шагом, застав его в колыбели слабым, беспомощным младенцем. Но разумеется, стоит только сойти с твердой почвы, оставить руководство летописца, и сейчас же человек заблудится, начнутся галлюцинации: вместо слабого младенца, лежащего в колыбели, представится взрослый человек; вместо розно, разбросанно по большим пространствам живущих родов представится цельный, сильный народ. В этом патологическом состоянии обыкновенно повторяют два слова: "города, торговля". Юрода были, торговля была, следовательно, говорят, нельзя славянское народонаселение нынешней России представлять себе в таком виде, в каком оно является в летописи; христианский монах из ненависти к языческим обычаям изобразил славян IX века живущими, как звери, в лесах. Но здесь дело не в языческих обычаях, а в городах и торговле. Оба эти представления крайне неопределенные и растяжимые, обращаться с ними надобно с крайней осторожностью, делать о них определенные выводы можно только на основании других данных, а не их полагать в основание каких бы то ни было выводов, не давши им точной определенности; и Петербург город, и Якутск также город. Если летописец говорит, что племена жили отдельными родами, и в то же время упоминает о городах, то здесь не должно предполагать никакого противоречия, свидетельство о разоренном, первоначальном быте не уничтожает свидетельства о городе, но представление о городе определяется известием о быте: город должен быть огороженным, укрепленным жилищем рода; город велик или мал, смотря по числу членов рода. Наши казаки при покорении Сибири встречали большие и крепкие города, которые брать стоило им большого труда; но эти города были жилищем одного большого рода, управляемого своим старшим, или князьцем, как его называли казаки. Киев до Олега постоянно назывался у летописца городком. Какое понятие имели уже позднее о бедности славян как племени сравнительно с другими народами, показывает следующее известие летописца: Владимир победил болгар; дядя его, Добрыня, сказал ему: "Я смотрел пленных: все в сапогах; эти не будут давать дани; пойдем искать лапотников". В XII веке Киев и некоторые другие города в западной полосе от Балтийского до Черного моря были известны своею большой (по-тогдашнему) торговлей, были значительными городами в настоящем смысле слова; но это через два с половиною века! Известия о значении этих русских городов будут нам понятны, если мы обратим внимание на утверждение к этому времени более прочного порядка вещей на Балтийском побережье, поднятие здесь торговли и городов, ею богатых, что необходимо поднимало торговое движение по известной полосе Русской земли от Балтийского моря до Черного, по пути "из варяг в греки". Но до половины IX века условия, в каких находились соседние страны на северо-западе и самая западная часть нынешней России по варяго-греческому пути, допускали ли сильное торговое движение и существование больших и богатых вследствие его городов? Но и относительно позднейшего времени, при благоприятных для развития торговли и городов условиях, мы должны очень осторожно употреблять выражение: "сильная торговля, богатые города", ибо никаких статистических данных мы не имеем, никакого определения сделать не можем, а между тем, употребляя выражение "сильная торговля, богатые города", мы руководствуемся своими настоящими понятиями, которые из XIX века необходимо переносим в XII-й, не имея возможности образы XII века перенести к себе в XIX век. Торговлю можно найти всюду. Нет такой дикой страны, такого свирепого народа, куда бы купец не проложил себе пути чрез тысячу препятствий, лишь бы только выгодно продать и купить. Но пребывание иностранного купца среди народов, стоящих на низших ступенях развития, вымен у них естественных произведений их страны, ценимых дорого в других странах, где их нет, вымен их на ничтожные по цене произведения промышленности, на нравящиеся первобытному человеку,- такое пребывание купца, даже довольно частое, такая торговля не производят никакого влияния на быт народа или влияние ничтожное, а между тем имеем полное право говорить, что чрез такие-то страны и народы идет торговый путь.

Существование больших городов находится в тесной связи с густым, сплоченным народонаселением; но можно ли такое предположить на восточной европейской равнине в половине IX века? Главное неудобство, которое испытывает Россия в своем историческом развитии от начала ее до нашего времени, состоит в слишком малочисленном народонаселении, разбросанном на слишком обширных пространствах, в противоположность с Западной Европой, страдающей слишком большим количеством народонаселения на относительно малых пространствах. Но если и теперь у нас народонаселение невелико, то что же было 1000 лет назад? Явление объясняется, во-первых, относительною суровостью климата; во-вторых, положением страны на восточном краю Европы, которая с севера, запада и юга граничит с морем, а на востоке имеет сухопутную границу, границу с Азией, степной Азией, из которой двигались на запад хищные кочевные орды, которые или истребляли встречное народонаселение, или брали его в плен; в-третьих, характером страны, именно в той ее части, которая при борьбе с кочевниками представляла удобство для оседлого человека: это была страна, наполненная лесами и болотами; такою она была в XVI и XVII веках. Какова же она была в IX веке? Что лес господствовал в стране, населенной восточными славянскими племенами, свидетельствует летописец, который говорит о них: "Живяху в лесех". У полян, которые, как видно, получили название свое не от своих обрабатываемых полей, а от пограничности с полем, степью, был городок, знаменитый Киев, и около этого городка был "лес и бор великий". Если славяне и занимались земледелием, то лесное звероловство, добыча пушного зверя имела важное значение: "бяху ловяще зверь". Мехами платили дань, меха составляли главный предмет торговли, мехами князья дарят других владетельных лиц. Какой вид и назначение имела впоследствии, во времена Московского государства, северная часть Европейской России и Сибирь, такой вид и значение имели в IX и непосредственно следовавшие века внутренние и юго-западные области Европейской России, противополагаясь, как лесная сторона, южной и юго-восточной частям, степи, полю. Но такое обилие леса, обширное звероловство необходимо предполагают пустынность страны, редкое население. Обширность страны и редкость населения вместе с украинностью страны условливают характеристические явления русской истории, русской народной жизни во все ее продолжение. Они условливают продолжительность периода движения, период волнующегося, жидкого состояния, когда ничего твердого, прочного не могло образоваться; когда правительственное начало кружило по неизмеримым пространствам, связывая известными общими интересами, общими действиями рассеянные племена и области; когда дешевая и пустая земля не могла привязать к себе человека могущественными узами недвижимой собственности и создать прочную систему отношений; когда все было похоже на перекати-поле. Необходимое следствие - слабость развития органов народного тела и чрезвычайное усиление, чрезмерное напряжение правительственного органа для внешнейцентрализации народных сил и направления их к общей деятельности, при недостатке централизации внутренней, которая основывается на сплоченности народонаселения и уничтожается его разбросанностью на обширных пространствах, какие бы ни были формы жизни особых его частиц, ибо человек существо общественное и всегда создает себе известные формы общественной жизни, в главных чертах одинаковые у разных народов, по-видимому очень далеко отстоящих друг от друга. Путешественники по дикой Африке говорят, что среди первобытного черного народонаселения обыкновенно встречали здания, отличающиеся от других своей обширностью: то были места сходок или народных совещаний.

Обширность страны, беспрепятственность движения, простор неодолимой силой тянул народонаселение, и без того редкое и разбросанное, к дальнейшему разброду. При первом препятствии, которое можно было уничтожить соединенными силами, по трудности, невозможности этого соединения избирали уход - средство легкое при простоте быта, которое в свою очередь условливается движением, привычкою к уходу для избежания всякого препятствия. Но и без препятствий, без давления самый простор, легкость движения приглашали к переходу и все большей и большей разбросанности, большему разрежению народонаселения. Врожденное человеку желание лучшего и недовольство настоящим влечет к перемене места, когда нет удерживающих условий физических и нравственных; когда резко ограниченная и запечатленная определенным характером местность не образовала не только отдельной народности, вне которой тяжко человеку, но даже сильного провинциализма; когда куда ни пойдет человек, всюду найдет свое, по крайней мере не найдет чужого; когда еще к тому присоединялось сманивание землевладельцами, дававшими льготы новым поселенцам. Движение должно было усилиться, когда и последние, политические грани между частями земли уничтожились; когда исчезли отдельные княжества и Земля собралась воедино. Так, было бы крайне односторонне, например, приписывать покинутие новгородскими крестьянами своих прежних жилищ только тяжестью нового порядка после присоединения Новгорода к Москве; дело объясняется проще - уничтожением последней политической границы между Новгородской и Низовой землей. Это движение, условленное простором, обилием земли, отнимало у нее значение, ценность; ослабляло стремление приобретать землю в отдельную собственность; земля остается в общем владении и там, где между совладельцами нет родовой связи, хотя родовой быт, разумеется, должен был положить первые основания привычке к общему землевладению. Когда казацкие общества явились на неизмеримых степных пространствах, то понятно, что земля, которую они считали своею и которой границ сами не знали и не желали знать, должна была находиться у них в общем владении, тем более что главными промыслами их были рыболовство и звероловство.

Расходом, расплывчивостью народонаселения заняты были неизмеримые пространства в Европе и Азии, намечена небывалая по своей обширности государственная область. Мы имеем право говорить, что Россия расширялась не завоеваниями, а колонизацией, колонизацией сухопутной, при которой занимались постепенно прилежащие страны, входившие естественно в состав одного государства, в противоположность западноевропейской заморской колонизации, заселению земель, лежащих за океаном и потому находящихся в самой хрупкой связи с метрополией. Но выгоды от этой русской колонизации, занятия обширных пространств - в будущем; а из свидетельств прошедшего мы видим, что страна при такой колонизации не сбывала излишка народонаселения, но истощалась уходом и без того небольшого народонаселения; вследствие этого оставшимся становилось тяжело исполнять требования государства, что в свою очередь усиливало уход жителей, уменьшало средства народные и государственные, затрудняло необходимые отправления государства и производило замедление в развитии народной жизни.

По условиям природным движение славянской колонизации получило направление к северо-востоку вплоть до Восточного океана. На юге и юго-востоке, в степи, в поле, какими бы удобствами для оседлой жизни известная местность здесь ни отличалась, мирный земледелец не смел ими пользоваться: он немедленно становился добычей хищного кочевника; ему тяжело, а наконец, и невыносимо стало жить и на окраинах поля вследствие беспрестанных нападений кочевников. Старая днепровская Русь, это европейско-христианское государство на скифской почве, носит изначала характер военного поселения, пограничной военной линии: князья со своими дружинами должны в известное время выходить в степь, чтобы провожать купцов, оберегать их от кочевников. Несмотря на такие средства для поддержания торговли знаменитой матери городов русских, Киев утонул во время наводнения Руси кочевниками в XIII веке. Но не для одной торговли старая Русь должна была употреблять такие чрезвычайные средства. Князья должны были весною отправляться в степной поход на кочевников, чтобы дать земледельцу спокойно вспахать поле: две яркие черты быта Руси как окраины, украины. Но через шесть с половиной веков, когда имя русское стало, по древнему выражению, "честно и грозно" в Европе, во всем свете; когда на дипломатические козни врагов Россия ответила Кагулом и Чесмою; когда войска Екатерины II заняли Крым,- последнее убежище степных хищников на черноморском прибрежий, они вывели оттуда более 10000 русских рабов!

1877-1879 гг.

 

 История России 1RUSSIA.RU ©®J¥ 2012

  

История Государства Российского